– И где же ваши усатые-полосатые? – заглядываем на лежанку русской печи послевоенной кладки, пытаясь отыскать там семейство кошачьих.

– Это в старинных сказках коты сидят на печке, а наши киски спят на кровати, – увлекает нас за собой в спальную щебетунья-хозяйка – голубые глаза, озорные веснушки. Щёлк выключателем: – Глядите!

Сонная серая дюжина, в сытой истоме разлёгшись на покрывале, тянет вверх лапки, приветствуя нас. Только рыжий матёрый котяра, явно из другого помёта, стремглав вылетает из комнаты.

И тут в проёме двери возникает мощная фигура хозяина. Александр Маршаль-Кельх, потомок старинного французско-польского рода, а по-русски Сан Саныч Панов, повелительно усаживает нас рядом с собой на диван и, закрыв уши ладонями, мощным нестареющим баритоном разражается партией Бориса Годунова из оперы Римского-Корсакова. Импозантно распрямившись во весь двухметровый рост, как некогда на сцене питерского Дворца культуры работников просвещения, он заканчивает "концерт" победным маршем.

– Артист, – извинительно разводит руками притихшая Зоя Семёновна, которой так и не удалось досказать о повадках своих любимцев.

А Сан Саныч приготовился сразить нас следующим номером. Достав из-за дивана двухпудовую штангу, он сидя отжимает её вверх от груди: раз, два… десять… двадцать… По молодости отжимал до 50 раз за один "присест". Будучи грузчиком Лентрансагентства, в одиночку заносил крупногабаритную мебель на этажи.

Весельчак и балагур, наверное, в мать – артистку эстрады, при воспоминании блокадного Ленинграда принимает не наигранный трагический образ. Их творческая семья, эмигрировавшая перед войной в Россию из Швейцарии – подальше от Гитлера, проживала в элитном доме на Старой Петроградской недалеко от Невского. Мать однажды ушла в театр, чтобы добыть хоть какое-то пропитание, и – не вернулась. Отец умер от голода на диване. Четырёхлетний Санёк теряет сознание…

Второй акт драмы: душный и мрачный трюм парохода, набитый детьми, как картошкой. Среди них и два родных брата с бабушкой Августой Маршаль, сопровождающей внуков в эвакуацию. Только высыпали на ладожский берег и стали рассаживаться в грузовики, как налетели немецкие "мессеры". Взрывы, огонь, стоны, кровь… После войны братьев-сирот – бабушка вскоре умерла – забрала из детского дома Переславля Залесского тётя, сотрудник ленинградского радио Валентина Панова, усыновившая и воспитавшая своих внучатых племянников.

 Примерно в то же время по дороге жизни покидала прифронтовую зону вдова кадрового военного Семёна Яковлева, погибшего в 1943-м в синявинских болотах. С нею были двое детей. Обосновались в родных для матери Гоголинах, потом перебрались в Заболотье, перевезя туда родительский дом. Жили бедно и трудно. В начале 1960-х дочь Зоя подалась в Ленинград. Устроилась на обувную фабрику "Скороход", потом перевелась на шинный завод. Лёгкая на подъём, трудолюбивая, принципиальная и общительная, она везде была впереди. Уже пенсионеркой вернулась назад ухаживать за старенькой мамой. И вот уже более 20 лет вместе со своим неисправимым "артистом", в ковбойской шляпе сильно смахивающем на канзасского фермера, проживает в деревне, являясь её бессменным старостой. Летом Александр Маршаль, не думавший прежде, что роль обычного пастуха придётся ему по душе, выводит своё стадо на пастбище, и, присев на пенёк, начинает складывать вирши. За всю жизнь он насочинял стихов на нехилый сборник, правда, ни одно из них так и не вышло в свет. Зато внучка Анастасия отточила фамильный талант: дед не без гордости открыл заложенную страницу поэтического альманаха начинающих питерских авторов с её именем.

На Зое Семёновне большое кошачье семейство, две собаки, а по зиме ещё и лесные пернатые. Никто вниманием и едой не обижен. И пока живут хозяева этого дома, будет жить и деревня, почти полностью разъехавшаяся на зиму по своим городским квартирам.

– Морозов боятся, ну и зря, – высказывает своё мнение хозяйка. – Посмотрите, какая кругом красота, какой воздух! Да я со своими болячками в городе долго бы не нажила. Для нас Заболотье – это долголетие.

Александра ПОПОВА.

Фото Константина

ЯКОВЛЕВА.