Актуально
ДОМ КУЗНЕЦА КАРУЛИНА В ЁГЛЕ
05.11.2014
С волнением прочитала в «Красной искре» (№ 37, 4-11 сентября с.г.) воспоминания Виктора Ястребова о доме кузнеца Карулина, выставленном на продажу. Николай Васильевич Карулин – мой отец. В этом самом доме – двухэтажном, кирпичном, одном из лучших и больших домов в Ёгле – я и родилась 5 ноября 1922 года, в нём прошло моё детство до семи лет. Строил дом мой дед по отцовской линии Василий Петрович Карулин-Буторин. Дед работал в Петербурге механиком на Путиловском заводе. Сломав ногу, получил страховку, 2000 рублей золотом. Эти деньги и были использованы на постройку дома в родном селе Ёгла. В старом деревянном двухэтажном доме остался жить брат отца со своей семьей, потом в нём жила моя племянница Тася.
В конце 20-х годов второй этаж дома родители сдали под амбулаторию и квартиру врачу Теодору Кенелю. Правда, через пару лет доктор Кенель со своей женой Прасковьей Ильиничной и сыном Аликом уехали в Швейцарию, в город Берн. Некоторое время, в 1933-34 годах, я с ними переписывалась, пока мать не запретила, боясь неприятностей, а в 1969-м во время поездки в эту страну мне удалось их навестить.
В саду нашего дома у отца была мастерская – маленький кузнечно-слесарный цех, где он проводил весь световой день, занимаясь чисто слесарными бытовыми работами и чугунным художественным литьем. Кое-какие из этих работ до сих пор стоят на семейной могиле в Ёгле. Чугунное литье и резьба по дереву были для отца, как сейчас сказали бы, «хобби». Но, видимо, весьма серьезное – помню, что в доме было много альбомов из мелованной бумаги по художественному литью, которыми пользовался отец. Были у него, конечно, и ученики-помощники. Так же как и у моей матери, которая занималась портновским делом. Впоследствии «использование наёмных работников» было вменено отцу в вину и стало основным пунктом обвинения в его «деле о вредительстве».
Началось всё с того, что в 1929 году местные власти предложили отцу продать дом, но получили отказ. Через год отца арестовали по сфабрикованному делу о «вредительстве». На судебном процессе выступали его ученики, которые пытались доказать, что он дал им «путевку в жизнь», но у судей были свои цели. Отец был осужден на четыре года, дом отобрали, все имущество конфисковали. Мать осталась с нами, тремя детьми (я и мои сёстры Раиса и Елизавета), без крова и средств к существованию.
В том же 1930 году я пошла в первый класс. К концу учебного года у меня были лучшие отметки в классе, что всегда поощрялось подарком. Но учительница объявила: «Вот у Карулиной лучшие отметки, но у неё арестован отец, поэтому отрез ситца на платье будет передан другой ученице».
Но мир не без добрых людей. Нас сразу же позвал жить к себе знакомый дедушки Помощников, у него был большой бревенчатый дом, в трудные дни он даже подкармливал нас. Кроме этого, нас вовремя предупредили, что придут описывать имущество, и мы спрятали кое-что из личных вещей у соседей. Всё остальное было описано и выставлено на торги. Мать, занимаясь шитьем, с трудом содержала семью, мы, дети, ей помогали. Помню, как будучи ученицей первых классов, приходя из школы, получала от матери задание по шитью, только выполнив которое, я могла пойти погулять.
Отец отбывал срок в Лодейном Поле в «Свирьлаге», работал на лесоповале в страшных условиях. Обычным делом была цинга, началась она и у отца. Спас его один из заключённых – священник, посоветовав жевать смолу, выступавшую из стволов поваленных деревьев. Отца освободили досрочно, возможно, его честный добросовестный труд был замечен даже там.
Ещё более драматично сложилась судьба в семьях четырех братьев моей матери. У каждого из них были вблизи Боровичей хорошие дома и своё дело. Все они вместе с семьями были выселены в Сибирь. И если моему отцу удалось освободиться уже через два с половиной года, то из братьев матери в родные края удалось вернуться только одному, и то через много-много лет.
В 1935 году, через некоторое время после возвращения отца из лагеря, мы переехали на постоянное место жительства в Боровичи, в дом его сестры Марии Васильевны Дмитриевой (ул. Льва Толстого, 15). Позже мы сняли первый этаж дома 41 на Советской. Отец работал на предприятии «Борэлектроток», его фотография как лучшего стахановца даже висела на Доске Почета.
Меня в пионеры не приняли, но в 1938 году, уже живя в Боровичах, я вступила в комсомол. На вручении билета сотрудница горкома, наша соседка, вдруг заявила, что у меня был арестован отец. Я дерзко ответила: «Мой отец всегда был честным человеком». Резким движением выхватила свой комсомольский билет из рук секретаря горкома Карачарова и села на свое место. Спасибо Карачарову, который сделал вид, что ничего не слышал и не видел.
3 июля 1940 года, когда я заканчивала школу, от воспаления среднего уха умерла моя мать Мария Яковлевна. А через 10 месяцев, 3 мая 1941 года, от рака скончался и отец. Моим родителям было по 57 лет.
В Боровичах я осталась одна, старшие сёстры с 30-х годов уже жили в Ленинграде. Я же из-за болезни отца была вынуждена прервать учебу в Лесотехнической академии, куда поступила в 1940 году, и устроиться чертёжницей в технический отдел Управления Мстинских ГЭС, которое находилось на углу улиц Коммунарной и Советской, в квартале от дома, где мы жили. Строительство планировалось грандиозное – с несколькими каскадными гидроэлектростанциями и водонапорными бассейнами. Оно было подчинено системе НКВД, так как основной рабочей силой на строительстве были заключённые.
Осенью 1941-го я собиралась вернуться на учёбу в Ленинград, но война смешала все планы. С началом войны строительство было законсервировано, а нас, сотрудников, стали вызывать по одному к зам. начальника лагеря майору НКВД Краснову. Мне были в первую очередь заданы вопросы о родителях. Узнав, что их нет в живых, и что я комсомолка и живу одна, он объявил, чтобы была готова в ближайшие дни к отправке на фронт. Всё было ясно и мне оставалось только, спросив разрешение, уйти. Перед самой дверью он меня окликнул и предупредил, чтобы я не вздумала брать с собой купальный костюм – не на берег Черного моря отправляет. Довольный своей шуткой, он громко рассмеялся. В первые дни войны, несмотря на всю её внезапность и ужас происходящего, ещё трудно было представить себе весь масштаб беды, которая легла на плечи нашего народа.
Так, ровно через месяц после начала войны – 22 июля 1941 года, я оказалась на Волховском фронте в военно-инженерных частях, где выполняла обязанности чертёжницы при одном из штабов Управления военно-полевого строительства (УВПС).
И на работе в Управлении Мстинских ГЭС, и во время службы в армии мне не раз приходилось заполнять анкеты с вопросами, в том числе о родителях. Из внутреннего чувства протеста, не признавая справедливость приговора моему отцу, я никогда не писала, что он был репрессирован и осуждён. И позже даже не рассказывала об этом своему мужу. Удивительно, но нигде это не всплыло на поверхность. Система, слава Богу, давала сбои. При этом у меня был допуск к секретным документам, сейф с картами оборонительных сооружений, расположением огневых точек и т.п. был в моих руках. А при служебных поездках в вышестоящий штаб я знакомилась с этими сведениями уже в масштабах всего фронта.
* * *
День Победы мы встретили во взятом Кенигсберге, а в июне 1945-го я отбыла из армии в Армению к семье моего мужа, с которым мы встретились на фронте и прожили вместе 51 год, 1 месяц и 1 день. В августе 1945-го родилась моя дочь Ирина, в семье которой я сейчас и живу в Москве. Но война и всё последующее – это уже совсем другая история.
Если моё слово – слово единственного оставшегося в живых члена некогда проживавшей там семьи – что-то значит, то я безоговорочно поддерживаю предложение о создании музея в родительском доме и благодарю всех, кто помнит в Ёгле о нашей семье.
Зоя АРУТЮНЯН
(КАРУЛИНА).
Дом кузнеца в Ёгле на рисунке Зои Арутюнян (Карулиной) в начале ХХ века и на фото в наши дни.