01.10.2015

ЛЕДОХОД НА МСТЕ

 

 

 

 

Зажгла снега, раскрыла воды

Весна и с силой обретенной

Тысячецветным ледоходом

Пошла долиной потрясенной.

 

Вода вскипала куполами

И ширилась у середины,

И вспыхивали зеркалами

Ребром поставленные льдины.

 

Срываясь, выходили строем

На стрежень звонкие закрайки,

И падали на волны роем

Охрипшие от счастья чайки.

 

Есть радость на земле простая:

Смотреть на влажные долины

И, ледоходы провожая,

Ждать в небе оклик журавлиный.

 

Есть радость – не терять надежды

И верить в неизбежность весен,

Как верят птицы и подснежник,

Холодный луг и кроны сосен.

 

 

МАРК

 

Недавно, на большом концерте,

В фойе солист меня сыскал:

«Я вас заметил. Рад, поверьте!

Я – Марк… Тянь-Шань.

И пекло скал!»

 

Да, был Тянь-Шань. Жара такая,

Что хоть поджаривай чертей.

В камнях канавы не копают,

А «бьют». Киркой.

Искал людей.

 

И вот явились щесть громадин.

Их встретишь в переулке –

страх.

Все при особенном «параде»:

Кто в чем, а трое – в синяках.

 

Какой-то странник полуголый,

Лишенный прав седой шофер,

Камчатский бич,

матрос тяжелый,

Горняк и спившийся актер.

 

Пестро! Но что мне было

делать?

И тут еще вошел седьмой.

Под пиджачком – худое тело.

Курчавый, смуглый, молодой.

 

Почти мальчишка. Им знакомый.

Встал к стенке. Опустил глаза.

Зачем он с ними? Спал бы дома.

Не взять? Но все, как будто, за.

 

«Бери его, начальник, смело, –

Сказал актер, – не пропадешь.

Не Геркулес? Не в этом дело.

Мы все уйдем, коль не возьмешь».

Когда я в гору шел проверить

Работу, заданную им, –

Заранее считал потери.

Уж больно край был нелюдим.

 

И думалось – с какой горючей

Судьбою каждый мог попасть

Сюда, где осыпи, да кручи?

И не таким здесь труд

не «в масть».

 

Но шла хорошая работа.

По склону –

           четкий строй канав.

Темны от солнца и от пота,

Врубались люди в недра лав.

 

Как при устройстве обороны –

Взлет то лопаты, то кирки,

Железа с камнем перезвоны,

Плечей и спин маховики.

 

А надо всеми, на отвале,

Как на сыпучем пьедестале,

Тот мальчик в куцем пиджаке

С поющей скрипкой на руке.

 

*   *   *

В скитаньях мне снились уют

и теплынь,

Налаженность комнат,

блаженство простынь.

Зароешься в спальник,

где в норной глуши,

В скупом неуюте

              лишь сны хороши…

Года миновали. Обид и потерь.

И в теплой постели что снится

теперь?

Как странно, я вижу, зачем –

не понять,

Все степи. И горы.

И горы – опять.

Где пар поднимался

от мокрых сапог.

Где ты и в мешке

отогреться не мог.

Где в темном ненастье поет

над тобой

Ущельного ветра

печальный гобой.

И, грузно гремя,

где несется во мрак

Поток, как слепой, без огней

товарняк.

Приснится еще прикостровый

наш друг –

Веселый воришка,

зверек-бурундук…

И я не хочу оторваться от сна,

Чтоб прошлое это доснилось

до дна.

 

 

 

ПИСЬМО

В маках росная тает влага.

В степь один я ушел пешком,

Чтоб не видели, как я плакал

Над коротким твоим письмом.

 

Утром сбросили с самолета,

Тень скользнула по ковылю.

Темнокосая, что ты, что ты?

Ты не верь никому – люблю!

 

Ведь любовь –

это маков сполох

Между нами на всем пути.

Пусть я странник

и пусть геолог,

Друг от друга нам не уйти.

 

Снова будут черешни грудой,

Станет к нам приходить луна

Рисовать на полу верблюдов,

Профиль тополя у окна.

 

Снова робкую рябь арыка

Пусть набросит тебе на грудь.

Розы – рядом. Окна открыты.

Птицы вновь не дадут уснуть.

 

Но сейчас-то, с твоим укором

Как же быть мне и что сказать?

Я приеду к тебе не скоро:

Сколько – делать и сколько –

ждать!

 

Но ты помни, что маков сполох

Между нами на всем пути

Ты прости мне, что я геолог,

За разлуки меня прости!

 

ПОСЛЕДНЕЕ КОЧЕВЬЕ

Ночью кажется,

что горы ближе,

И плотней к костру

придвинут лес.

И совенком в пихте

месяц рыжий

Слушает поленьев тихий треск.

 

Здесь мое последнее кочевье,

Прикостровый ласковый уют.

Милые лохматые деревья

Подошли и спать мне не дают.

 

С ними расставаться не хочу я,

Пряча молоток свой и ружье.

Что я сделал, маясь и кочуя,

В назначенье веруя свое?

 

В то, что будто я не зря

истрачен

В спорах о деревьях и камнях.

Глупо веря: было бы иначе

Что-то в этих дебрях без меня.

 

Так же – все! Не дальше

и не ближе

Свет поселков, руд прохладный

блеск.

Так же вот совенком

месяц рыжий

Слушал бы углей

стеклянный треск.

 

В лесосеках, дрогнув

до листочка,

Падают леса с корней своих.

...Может, лишь одною

доброй строчкой

Меньше было б сказано о них.

 

 

Из цикла «Жестяные звёзды»

ЖЕСТЯНЫЕ ЗВЕЗДЫ

Гремит, как жесть,

подол шинели,

Как жесть блестит и режет наст.

Идут осадные недели,

И нет ни крова, ни постели,

И с каждым боем меньше нас.

И в смертно-белой круговерти

Нельзя не только что поспать –

Подумать некогда о смерти,

Над мертвым другом постоять.

Мы бились вместе, ели вместе,

Он был мне другом из друзей…

Я вырезал звезду из жести,

Слезою окропив своей.

И, торопясь, прибил у края

Воронки, где солдат лежал.

Прилип к ладони, не пуская,

Каленый холодом металл.

И вновь команда – к пулемету!

И новый бой встает стеной.

Идет солдатская работа…

В ней забываются заботы

И холод смерти жестяной.

Но сгоряча, не ожидая,

Мы падаем среди камней.

Звезду с холодным

белым краем,

Быть может, вырежут и мне.

Звездою меньше в далях синих.

Звездою больше – что за страх.

Ведь звезд таких в снегах

России –

Что светлых звезд на небесах!..

Но все равно, познав все беды,

Положим мы конец войне.

Придет мгновенье, и Победа

Над миром встанет в тишине.

Вглядится в выжженные дали,

Пройдет заросшей бороздой

И ахнет – что мы потеряли

Под каждой жестяной звездой!

МАЛЬЧИКИ

Пластмассовые танки и ракеты.

Трещат игрушечные автоматы.   Играют мальчики –

лихие шкеты –

В бои горячие, в войну,

в солдаты.

И я играл. И упивался боем.

В последней схватке

с половецким ханом

Картинно наземь падал

бездыханным

С мечом и знаменем в руках.

Героем.

Но помню я и гиблое болото,

И гром, и шаг на автоматы

прямо.

И раненые мальчики –

пехота –

Из топи тонко призывали –

«Ма-а-ма..!»

МЯСНОЙ БОР

Ужасен миг, когда встает

Над кромкой черного болота

С земли своей,

Когда идет, простясь с землей,

твоя пехота.

Не по науке записной,

А валом на огонь кинжальный,

Ложась, как травы под косой,

Под грохот пушек

погребальный.

Когда приходит тишина,

И догорят на поле танки,

Я знаю, как мертвит луна

Убитых серые останки.

Их скоро заметет метель.

И доблесть, как и срам, –

не имут.

И лишь ободранная ель

Над ними служит панихиду.

 

ИРОНИЧНОЕ

Миротворец

Иду я как-то весёлый и довольный жизнью. Вечер, фонари, весна.

Смотрю, в луже пьяный валяется. Я его по щекам похлопал. Он мычит что-то, руками машет. А я, такой, р-раз бутылку колы ему под нос. Он понюхал, глотнул и, сказав «спасибо», пошёл куда-то.

Иду дальше. Мужик с бабой ругаются, кулаками размахивают. А я, такой, р-раз бутылку колы между ними. Они обрадовались, бутылочку выпили, вторую попросили и целоваться стали.

Отошёл с квартал. Два жлоба догоняют. «Закурить есть?» – спрашивают. А я, такой, р-раз им по бутылке колы. Они и сигаретой дорогой угостили.

Смотрю, на углу драка массовая. А я, такой, подхожу всем р-раз по бутылочке колы, все довольны, смеются, колу попивают и, обнимаясь, песни поют.

Пришел я домой. Жена со скалкой в дверях встречает и грозно спрашивает: «Где ты шлялся так долго? Я тут переживаю за тебя в неизвестности!». А я, такой, ей р-раз..., а кола и закончилась.

Получил скалкой по голове и, теряя сознание, думаю: «О близких заботиться надо в первую очередь».

Евгений НОРКИН.

Стекольщик Своруев

– Вот наш лучший рабочий. – Мастер столярного участка представил фоторепортёру стекольщика Своруева. – Фотографируйте его, и, как говорится, не будем вам мешать.

Мастер с рабочими ушёл на обед. На участке остались газетный работник и стекольщик Своруев.

– От какой газеты?

– «За огнеупоры». – Фоторепортёр вынул аппарат из футляра. Стекольщик положил стеклорез на верстак.

– На днях в «Новгородском комсомольце» прочёл, как крадёт народное добро номенклатура. Молодчага эта газета! Режет правду в глаза.

– Товарищ Своруев, пожалуйста, возьмите стеклорез.

– В «Аргументах и фактах» ещё хлестче пишут про аппаратчиков; они, мол, воруют не только на периферии, но и в центре.

– Товарищ Своруев, передвиньтесь к центру участка.

– Ух, ворюги! Сидят, понимаешь, в президиумах, улыбаются на церемониях.

– Товарищ Своруев, а теперь улыбнитесь, будто вы на церемонии вручения вам награды…

*   *   *

Улыбнувшись вахтёру в проходной и пожелав ему спокойного дежурства, стекольщик направился вдоль забора предприятия. Вдруг он остановился. Огляделся и, отодвинув низ заборной доски, вынул из образовавшейся лазейки стекло для глухой створки оконного переплета. Своруев завернул его в газеты.

Андрей Котов.