«Война застала меня в Ленинграде. Только что мы закончили Тихвинское ФЗУ, где учились на электриков, и вшестером были направлены на работу в Центроспецстрой.

Помню, идём мы вместе с Сашкой (он был из Шимска) по Невскому. Там прямо на улице за столами записывают добровольцами на войну. Подошли и мы. А нас не берут: молоды слишком, нет ещё 18. Как наберётся группа в 10-15 человек, так её ведут на Фонтанку. Мы с ними. Идёт мимо какой-то капитан с орденом. Мы взмолились: «Возьмите нас в добровольцы!» Он сказал ведущим запись: «Запишите!».

В это время в Ленинграде был Ворошилов. Он и дал указание создавать народное ополчение. Нас отвели в какую-то церковь, где мы выбрали велосипеды. Оказалось, что мы – велорота. Потом на Марсовом поле (ночь была светлая) выбирали обмундирование на себя, прямо из вороха. Оно было тёмное, чем-то напоминало пожарное. Сапоги взял новые, яловые.

Мальчишкой ещё был, несмышлёнышем. Брат у меня остался на сверхсрочную в армии под Одессой. Я мечтал, что приеду домой с войны, как и он, с наганом, в шинели.

Потом нас учили строевой и огневой подготовке. Наступил момент, когда всех нас построили и спросили: «Кто желает на фронт? Два шага вперёд!». Мы все вышли вперёд.

Документы мои – билет члена ВЛКСМ и справку – забрали, выдали немецкую винтовку в смазке, сухой паёк и повели на Балтийский вокзал.

Под Гдовом два наших полка 18 августа бросили в бой. Дали по 50 патронов на человека – и вперёд с заданием взять деревню. Немцы молчали. Потом вдруг начался миномётный обстрел. Я сел, винтовку меж ног зажал. Кругом взрывы. Земля стонет, кровь. Мне рукой машут: «Иди сюда!». Собралось нас на опушке от роты человек двадцать. Немного пришли в себя. Потом зашли в тыл к немцам, что засели в деревне. Слева матросы идут, справа – кадровые красноармейцы. Уже ночь. Трассеры летят, пули свистят…

Немец дорогой движется на восток, а мы туда же – лесом. Я отстал, сапоги с непривычки ноги намяли. Смотрю, кобыла пасётся. К лошадям я сызмальства привычный. Сел на неё, догнал своих, а потом и обогнал. Впереди – город, дома горят. Узнал, что это Сланцы.

За Сланцами паника началась. Плач, крики: «Немец на танках!». Все бегут, смешались люди, повозки. Лошадь мою запрягли в телегу для нашего ротного командира. Он приказал мне идти в тыл на восток.

Набрёл я на группу раненых из 10-15 человек у небольшого озёрца. К вечеру за нами прислали автобус и отвезли в Нарву. Определили на постой в школу, накормили. Медсестра перевязала мне ноги, легче стало. Наутро пришёл старший в галифе с маузером – командир 1-го партизанского отряда города Ленинграда. Спросил нас: «Кто хочет в партизаны?». Я записался. Так и стал партизаном.

… На окраине Нарвы собралось человек двести. Район действий нам определили Сланцевский. Перешли реку прямо в одежде, чтобы пробираться по горящему лесу в тыл к немцам. У нас была рация. С самолёта ПО-2 нам сбросили провизию и боеприпасы. Проводили диверсии на шоссейных и железных дорогах, линиях связи, занимались разведкой. Особая задача состояла в том, чтобы выводить окруженцев. Из них неоднократно собирали группы до нескольких сот человек. Выводили лесными тропами – сплошной линии фронта ещё не было.

Так прошло два месяца. Нечего стало есть. Командование приняло решение выходить в Кингисепп. Оттуда переправились в Ленинград. Был тёплый сентябрь 41-го. Через несколько дней нас экипировали, рассадили на 15 полуторок и в сопровождении пяти броневиков направили в сторону Колпино.

Начались тосненские леса. Дорога оказалась перерезана. Мы попали под обстрел. Командира ранило. Перейти линию фронта не удалось. На станции Шапки сели в поезд и отбыли в Ленинград. В штабе нам дали сутки на пополнение и отправили на новое задание – под Мгу, в засаду на немцев».