02.12.2021
Литературная страница

Сергей Юрьевич ЖУРАВЛЁВ
Родился в Новгороде, с 1970 года живёт в Боровичах. Автор книг «Едрён-корень» (2012) и «Записки молодого участкового» (2016); его стихи и рассказы публиковались в различных сборниках, газетах и журналах С.-Петербурга, В. Новгорода, Боровичей. С ноября 2019 г. является руководителем Боровичского литературного объединения.

атьяна Михайловна целый день, между делами по хозяйству и огороду, искала кошку Нюрку. Два дня тому назад та ещё пузатая ходила, переваливаясь с ноги на ногу, да в тенёчке под кустами отдыхала, а вчера мелькнула возле дома – стройная и быстрая: сиганула меж грядок не угонишься.
 С утра Татьяна Михайловна заглянула в сарай и баню; понагибалась да полазала в разные углы, и вниз и вверх, покричала её: «Нюся, Нюся...». Все ухожи, где раньше Нюрка рожала, осмотрела.  Не нашла.  
Окучивая картошку, нет-нет, а по сторонам поосмотрится – не мелькнёт ли меж грядок Нюрка. Кошка она приметная, пегая: мордочка и спина чёрно-рыжие, а брюхо и лапки белые. «От красоты этой и беда мне, – не раз рассуждала Татьяна Михайловна, судача о делах житейских с соседками, – все коты за ней бегают; она, стерва, по два-три раза в год рожает, а я потом убийством занимаюсь!»
К обеду, когда она прошла тяпкой несколько рядов картошки, а солнце стало неумолимо припекать, Татьяна Михайловна подалась на отдых к дому, да не напрямки, а вдоль изгороди по всему огороду. Озираясь по сторонам и заглядывая под  кусты крыжовника и смородины,  скороговоркой звала Нюрку: «Кис-кис, Нюся, Нюся... Кис-кис, Нюся, Нюся...».
Да что кошка! Мелочь. Не про то думается и горюется вторые сутки кряду! И днём и ночью не отпускает её беда...
Любка – стерва, дочь родная, заехала к ней прямиком из родильного отделения одна, без ребёнка!
«Не могу я мама смотреть на него: весь в папу, в стервеца проклятого! Да и сделан по пьяни, уродом или дурачком будет, – оправдывалась Любка, отворачивая  глаза, а потом истерично закричала: «Чё я с ним всю жизнь потом буду мучиться?!». 
Вся жизнь за эти бессонные ночи пробежала; не всё сладко было в ней: радости да горести рядом ходили. 
Татьяна Михайловна первый год как на пенсии, а почти всю жизнь отработала технологом на «Керамике», комбинате огнеупоров. И начальство, и рабочие её ценили; на хорошем счету всегда была: премии да грамоты регулярно получала. Первый муж, Петруша, не раз ругивал: «Переживаешь за свой комбинат, как за семью родную! Дел боле нету, что ли?». Петруше она не перечила, всегда прислушивалась к его словам, опуская вниз глаза и чувствуя его правоту. И всё-таки не могла пересилить себя: успехи её участка, её цеха, её комбината были дороги ей. 
Жили поначалу в старом родительском доме, что на окраине городка, вместе с мамой Татьяны Михайловны. Женщина та была не простая, с норовом, поэтому частенько находила коса на камень: то тёща на зятя, то зять на тёщу. Решили разъехаться с матерью и начали делать пристройку к старому дому, а, по сути – новый дом. Стройка затянулась на десять лет, достраивали его, когда  уж и матери не стало.
 Как построили дом, Петруша позволил  родить третьего, Любушку; а до той поры несколько раз приходилось Татьяне Михайловне к соседке-врачихе бегать: та знатной акушеркой была, на дому принимала. А что делать, когда такое хозяйство да стройка?!.. На этой стройке и сжёг своё здоровье Петруша. Болезнь раковая скрутила, умер – и сорока лет не было... Всего три года и поняньчался с доченькой Любушкой. 
Любка родилась поздним ребёночком, от первенца Игорюши на двенадцать годков разница. Потому и любима с пелёнок была, потому и баловали, да прощали всё.  Игорюша и Сашка  другие совсем.  Сейчас-то они в люди вышли: Игорюша – капитан милиции, Сашка – инженер на заводе, а в детстве  хватили лиха и работ по хозяйству. У каждого на каждый день всё расписано: один воду для дома и огорода носит, другой – дрова для дома и бани колет да складывает, на следующий день оба картошку окучивают или ещё чего, а к вечеру нужно ещё отцу помогать на строительстве дома. Кинет бывало Петруша свёрток изогнутых гвоздей: сиди – выпрямляй! Вот и сидят целый вечер два мальца: крутят гвозди да молотками постукивают. Отцу перечить никто не мог, а то получишь затрещину по физиономии или ремня по хребтине. В этом деле Петруша был крут и прям.
Нюрку в огороде Татьяна Михайловна так и не обнаружила, а придя в дом,   налила в тарелку квасной окрошки, несколько ложек проглотила, а больше не смогла: какой уж тут аппетит, когда такая беда! Легла отдохнуть на диван, поостыть после уличного зноя, а в голову всякая всячина лезет.
«Вот ведь, Любка! Психанула, хлопнула дверью и умотала... Второй день ни слуху, ни духу от неё: сама не звонит, на звонки не отвечает. С детства она свой норов показывает! Неужели не переживает за своё дитя, за свою кровинушку?! Как дальше-то будет жить? Ведь живут в городе на съёмной квартире, сама уж полгода как не работает, он ушёл к другой... Ох, не надурила бы чего по психу. Да не дай Бог, руки на себя наложит!»
Эта мысль как током ударила  и подняла Татьяну Михайловну на ноги: «Что ж я, дура старая, разлёживаюсь? Надо ехать к ней, да не одной заявиться, а с Игорюшей и Сашкой! Может, всей семьёй навалимся, так и она в разум войдёт».
Игорюша пообещал заехать за ней к шести вечера, а Сашка после работы подъедет прямо к Любке.  Несколько раз набирала номер Любки, но телефон был «вне зоны действия или отключён». Это ещё больше взволновало Татьяну Михайловну, а в голове всплывали картинки, одна страшнее другой. 
Подъедем к дому, а там толпа народа и пересуды шепотком да вполголоса вьются: «Девушка с пятого этажа выкинулась». А в машину «скорой помощи» заносят носилки... Тело накрыто белой простынёю... Или зайдём в квартиру, а она в ванне лежит белым-бела в алой, как кровушка, воде...
– Господи, помоги! – перекрестилась Татьяна Михайловна, а вспомнив про семейную икону Божьей Матери, что висела в правом углу ещё с её детства, подбежала к ней и упала на колени: – Господи, помоги! Вразуми дочь! Не оставь её! Господи, помоги! Господи...
Церковных молитв она не знала, но молилась всем материнским сердцем и со слезами на глазах.
 Каждая минута до приезда Игорюши растягивалась в томительное ожидание. 
Чтобы чем-то себя занять, приготовила похлёбку Полкану: «А то вдруг вечером запоздаю – он тогда всех соседей своим лаем и воем переполошит». Полкан – пёс серьёзный,  «кавказец», хоть и не чистокровный, но такой же лохматый,  огромный и с таким же крутым норовом. Бояться и уступать – ему попросту не дано природой. Его дело – охрана. Каждого прохожего  пугнёт звучным, басистым лаем. А уж если кто-то у калитки остановится – Полкан с цепи рвётся и безудержно лает, вставая на защиту своего дома и хозяев. 
Полкан лежал в тенёчке за будкой; увидев хозяйку, приподнялся и вильнул хвостом. 
– Что ж ты в конуру-то не лезешь? Там ведь прохладней будет, –  Татьяна Михайловна нежно потрепала его по лохматой голове. – Вот похлебай, а то я поздно буду, оголодаешь, поди. 
Из конуры послышалось пищание, а в проёме показалась чёрно-рыжая мордочка Нюрки. Татьяна Михайловна хлопнула себя по бёдрам и закачала головой:
– Вот куда тебя угораздило! Стерва ты подколодная!
Нюрка исчезла в чёрной дыре конуры, а через несколько мгновений появилась с голеньким, почти без шерсти, котёнком, которого она держала зубами за холку. Тот пару раз пискнул и примолк. Нюрка ещё не решила, что будет делать; тревожный взгляд её голубых, широко раскрытых глаз следил за каждым движением хозяйки и пса. 
Полкан уткнулся в миску, заглатывая похлёбку, но когда Татьяна Михайловна  шагнула к  будке, тот, не отрываясь от трапезы, недовольно прорычал.
– Это что такое?!
Татьяна Михайловна, с опаской, удивлённая поведением пса, сделала ещё пару шагов. Полкан вынул морду из миски и грозно рявкнул, перегораживая путь  к будке. Женщина от неожиданности даже отскочила в сторону.
– Полкан! – как можно строже окликнула она пса. – Молчать! Место!
Полкан лёг возле проёма в конуру и, положив морду на землю, взирал снизу вверх на хозяйку безразличным, туповатым взглядом охранника. Из чёрной пустоты его дома блестели Нюркины глаза. 
За воротами раздался протяжный автомобильный сигнал. 
«Игорюша приехал», – догадалась Татьяна Михайловна.
– Вот разберусь с Любкой, а потом и за вас возьмусь. Это что такое – один рычит на меня, другая прячется?!
Через полчаса они подъехали к Любкиному дому.


Зимнее настроение

Вот и зима снегом с небес падает…
Вот и мой дом застыл, замёрз –
 надо бы
Оцепененье с волос седых 
скинуть мне,
Белою простынью в пламени 
времени сгинуть вне.
Кинуться б под ноги зверю лесному 
и мудрому
И ощутить чистоту на душе своей 
утром мне!
…Только зима снегом с небес падает,
Вот и мой дом застыл, замёрз…
Надо бы…

* * *
Блок на ходу, в троллейбусе… 
Брюсов… «Дружище, а кто они?» – 
Смотрит в глаза мне юноша, 
Мечтающий быть чиновником. 
Мир здесь в разгаданном ребусе, 
В тряпке с биркою Ю-эС-А. 
Только бы мне не запутаться, 
Только бы не опрокинуться – 
Катится, мчится улица 
В мир без глупцов и путаницы. 
Жизнь, где продуманы минусы, 
Песнь, где просчитаны горечи, 
Стих для бумажки с отличием; 
Друг, чтоб иметь без очереди; 
Жест для гостей и приличия… 
Блок на ходу в троллейбусе, 
Без ослепления звёздами… 
Жизнь уж разгадана в ребусе, 
Дни мчат чредою пёстрою.
 

Неотправленное письмо

Милая, далёкая, родная, 
Среди дыма, грязи и пальбы 
Тишина, как будто бы из рая 
К нам пришла, наверно, 
для мольбы. 

Я молю, чтоб в снежной деревушке 
Вспомнили задорным, не скупым, 
Чтоб подняли за здоровье кружки, 
Чтоб клубился мирно к звёздам дым. 

Я молю, чтоб купола России 
Сохранили синь и благодать, 
И молитвы Пресвятой Марии 
Сберегли всю воинскую рать. 

Я молю, чтоб чёрные обиды 
Не закрыли правду наших дней, 
Чтоб Отчизной были не забыты 
Наши судьбы, отданные ей!

Рождество

Был вчера Сочельник серебристый,
А в ночи златые купала
Нам пропели искренне и чисто,
Что наш мир избавится от зла.

…Тихое рождественское утро,
Небеса торжественно светлы!
И шептал отец – 
наставник мудрый:
– Вера  – свет наш через все мосты.